Во время оккупации территория Витебщины оказалась разорвана на четыре части: одна вошла в генеральный округ Белоруссия, другая — в зону оперативного тыла 59‑го армейского корпуса, самая меньшая доля оказалась в генеральном округе Литва, а наиболее крупная — в составе тылового района группы армий «Центр». На интенсивности уничтожения мирных граждан эта разница никак не сказывалась. Напротив, судя по вошедшим в сборник документам, все четыре административные структуры будто соревновались в изощренности и массовости зверств. Составители сборника указывают, что и гражданское, и военное управление повсеместно опиралось на полевые комендатуры и жандармерию, охранные части и полицейские формирования. Белорусы не видели никакого различия между тайной полевой полицией в зоне военной администрации и полицией безопасности в гражданской зоне: одинаково настрадались от всех карательных органов. По первым послевоенным данным, в Витебской области погибли свыше 150 тысяч мирных граждан. После более тщательных подсчетов эта скорбная цифра достигла 376 тысяч человек.
Первые месяцы оккупации отражены в сборнике документов теми же трофейными рапортами, донесениями, справками, что и из других регионов Беларуси. Это в основном отчеты айнзацкоманд и полицейских отрядов об «умиротворении» той или иной местности, которое заключалось в показательных казнях, убийствах ради устрашения, массовом уничтожении еврейского населения. Далее в документах партизанских отрядов и партийных советских структур начинает отражаться реакция людей на происходящее. Самое короткое и емкое определение для этой реакции — шок. Надо отметить существенную разницу между современным человеком и человеком того времени, оказавшимся в гуще страшных событий.
Особенно поражали даже видавших виды партизан отдельные детали оккупационного «милосердия».
Из стенограммы беседы с комиссаром Россонской партизанской бригады им. И. В. Сталина, секретарем Россонского подпольного райкома КП(б)Б В. Я. Лапенко о преступлениях, совершенных немецкими оккупантами в районе
25 сентября 1942 г.:
«[…]Когда они вешали совершенно невинного (т.е., конечно, всегда это были невинные, но даже с их точки зрения невинного), честного человека, это порождало ропот среди населения. Тогда они снимали этого повешенного человека с виселицы на несколько часов раньше и писали в газетах, что такого-то человека немецкие власти помиловали, он снят с виселицы на несколько часов раньше, хотя он все равно уже умер. Для нас уже безразлично, снят ты раньше или позже, если ты умер, а для них это разница, и они пишут, что ввиду того, что человек не совсем правильно был осужден, его сняли с виселицы раньше на 3 часа. Как пример можно привести такой случай. В Малой Пуще висел старик лет 70 (фамилии его не помню). Все видели, как этот сивый старик висит, хотя ему и без того уже скоро умирать надо. Так эти немецкие власти объявили, что сняли его раньше на 3 часа. […]»
Столь циничные «помилования» на фоне ужесточающихся репрессий, конечно же, вызывали рост ненависти к оккупантам. И это не могло не волновать самых дальновидных из них.
Из стенограммы беседы с комиссаром Россонской партизанской бригады им. И. В. Сталина, секретарем Россонского подпольного райкома КП(б)Б В. Я. Лапенко о преступлениях, совершенных немецкими оккупантами в районе
25 сентября 1942 г.:
«[…]Когда они вешали совершенно невинного (т.е., конечно, всегда это были невинные, но даже с их точки зрения невинного), честного человека, это порождало ропот среди населения. Тогда они снимали этого повешенного человека с виселицы на несколько часов раньше и писали в газетах, что такого-то человека немецкие власти помиловали, он снят с виселицы на несколько часов раньше, хотя он все равно уже умер. Для нас уже безразлично, снят ты раньше или позже, если ты умер, а для них это разница, и они пишут, что ввиду того, что человек не совсем правильно был осужден, его сняли с виселицы раньше на 3 часа. Как пример можно привести такой случай. В Малой Пуще висел старик лет 70 (фамилии его не помню). Все видели, как этот сивый старик висит, хотя ему и без того уже скоро умирать надо. Так эти немецкие власти объявили, что сняли его раньше на 3 часа. […]»
Столь циничные «помилования» на фоне ужесточающихся репрессий, конечно же, вызывали рост ненависти к оккупантам. И это не могло не волновать самых дальновидных из них.
Особенный кошмар множественных донесений о нацистских зверствах заключается в их однотипности.
Мы, ныне живущие, хорошо осведомлены о звериной сущности и масштабе нацистских преступлений. Мы знаем о материалах послевоенных процессов над убийцами, их собственноручных признаниях и горах человеческих костей в концлагерях… Но люди 40‑х годов прошлого века, впервые столкнувшиеся с личиной нацизма, были по-настоящему ошеломлены, даже оглушены бесчеловечностью творящихся преступлений.
Некоторые высокопоставленные нацисты даже сообщали начальству о «негативном пропагандистском воздействии» карательных операций. Они пишут, что сопротивление партизан усиливается, а их численность постоянно растет.
Трупы советских людей, замученных немецкими оккупантами в концлагере под г. Витебском. 1944 г.
Задержанные во время немецкой облавы жители деревень Витебской области. Май 1944 г.
Причина, по мнению отдельных нацистских бонз, в излишней жестокости по отношению к мирному населению.
Из конфиденциального донесения генерального комиссара Латвии О. Дрехслера рейхскомиссару Остланда Г. Лозе:
«[…] Кампания разворачивалась следующим образом: входя в село (вначале не было никакого сопротивления), тотчас расстреливали подозреваемых в партизанской деятельности. Таковыми считались почти все мужчины в возрасте от 16 до 50 лет. Предлогом было то, что они не явились своевременно в комендатуру. Сразу [за воинскими частями] шло СД, которое действовало приблизительно так: расстреливало всех остальных подозреваемых. Стариков и немощных, которые отставали в пути, расстреливали. Остальным, в большинстве своем женщинам и детям, предстояло пройти так называемую «вторую фильтрацию». Тех, кто не в силах был продолжать путь, расстреливали. Из сборных лагерей людей пересылали в другие лагеря, например, Саласпилс около Риги. Там женщин разлучали с детьми, потом отправляли их на работу в Германию. Детей (от младенцев до 16 лет) раздавали латышским жителям.[…]»
Сообщив о том, как проходила карательная операция в северных районах Витебской области (как будто Лозе этого не знал), Дрехслер заключает, что «негативное воздействие этой кампании не поддается никакому измерению». Разумеется, никакого влияния на политику и практику геноцида подобные донесения не оказывали.
Из конфиденциального донесения генерального комиссара Латвии О. Дрехслера рейхскомиссару Остланда Г. Лозе:
«[…] Кампания разворачивалась следующим образом: входя в село (вначале не было никакого сопротивления), тотчас расстреливали подозреваемых в партизанской деятельности. Таковыми считались почти все мужчины в возрасте от 16 до 50 лет. Предлогом было то, что они не явились своевременно в комендатуру. Сразу [за воинскими частями] шло СД, которое действовало приблизительно так: расстреливало всех остальных подозреваемых. Стариков и немощных, которые отставали в пути, расстреливали. Остальным, в большинстве своем женщинам и детям, предстояло пройти так называемую «вторую фильтрацию». Тех, кто не в силах был продолжать путь, расстреливали. Из сборных лагерей людей пересылали в другие лагеря, например, Саласпилс около Риги. Там женщин разлучали с детьми, потом отправляли их на работу в Германию. Детей (от младенцев до 16 лет) раздавали латышским жителям.[…]»
Сообщив о том, как проходила карательная операция в северных районах Витебской области (как будто Лозе этого не знал), Дрехслер заключает, что «негативное воздействие этой кампании не поддается никакому измерению». Разумеется, никакого влияния на политику и практику геноцида подобные донесения не оказывали.
Вид подожженного села в Бегомльском районе. 1941 г.
Десятки и сотни показаний выживших свидетелей говорят о том, что карательные части действовали как серийный механизм смерти: одинаково окружали деревни, однотипно заставляли жителей копать общие могилы, одним и тем же образом расстреливали людей и сжигали их жилища.
Различия в страшных процедурах можно отыскать лишь в рассказах очевидцев, и касаются они только некоторых обстоятельств приближения гибели…
Из протокола допроса спасшейся жительницы сожженной деревни Горнополье Ветринского района А. С. Кленовой:
«[…] Я не в силах рассказать того, что было со всеми гражданами, все начали кричать, плакать, поднялся такой шум, что ничего нельзя было понять. Это был ужас. Люди были похожи на умалишенных, все бледные, дрожащие, кругом слышался детский плач, но никуда в сторону отойти было нельзя, кругом стояли немцы с наведенными на нас автоматами.
Вдруг со всех сторон раздались пулеметные и автоматные очереди, они заглушили крики людей. Народ метнулся в стороны, но нигде не было спасения от пуль, стреляли немцы со всех сторон. Не помня ничего, бросив всех пятерых детей, я метнулась к болоту и в это время услышала детский плач и крик с того места, куда я бежала. Подбежав ближе, я увидела свою десятилетнюю дочь, пуля пробила ей руку повыше локтя. Дочь меня потащила к болоту. Подойдя к яме, наполненной жидкой грязью, она мне сказала: «Давай, мамочка, лучше утопимся, чем нас застрелят немцы». И мы с ней прыгнули в эту яму. Все остальное я плохо помню, слышала, как будто во сне раздавались выстрелы, откуда-то издалека раздавались крики людей. Все это было в 5 — 6 часов утра 29 мая 1944 года.[…]»
Во втором разделе книги собраны материалы о расследовании нацистских преступлений. Здесь, как в документах из других областей Беларуси, немало актов Чрезвычайной государственной комиссии, фиксирующих злодеяния, донесений партизан и военных следователей. Есть и протоколы допросов немецких военнослужащих, принимавших участие в карательных операциях. Они довольно шаблонны в том смысле, что почти во всех имеются ссылки на приказы командования, которым был вынужден подчиняться допрашиваемый. Обратил на себя внимание лишь один нацист, который сознался, для чего ему понадобилось участвовать в расстрелах невинных людей.
Из протокола допроса спасшейся жительницы сожженной деревни Горнополье Ветринского района А. С. Кленовой:
«[…] Я не в силах рассказать того, что было со всеми гражданами, все начали кричать, плакать, поднялся такой шум, что ничего нельзя было понять. Это был ужас. Люди были похожи на умалишенных, все бледные, дрожащие, кругом слышался детский плач, но никуда в сторону отойти было нельзя, кругом стояли немцы с наведенными на нас автоматами.
Вдруг со всех сторон раздались пулеметные и автоматные очереди, они заглушили крики людей. Народ метнулся в стороны, но нигде не было спасения от пуль, стреляли немцы со всех сторон. Не помня ничего, бросив всех пятерых детей, я метнулась к болоту и в это время услышала детский плач и крик с того места, куда я бежала. Подбежав ближе, я увидела свою десятилетнюю дочь, пуля пробила ей руку повыше локтя. Дочь меня потащила к болоту. Подойдя к яме, наполненной жидкой грязью, она мне сказала: «Давай, мамочка, лучше утопимся, чем нас застрелят немцы». И мы с ней прыгнули в эту яму. Все остальное я плохо помню, слышала, как будто во сне раздавались выстрелы, откуда-то издалека раздавались крики людей. Все это было в 5 — 6 часов утра 29 мая 1944 года.[…]»
Во втором разделе книги собраны материалы о расследовании нацистских преступлений. Здесь, как в документах из других областей Беларуси, немало актов Чрезвычайной государственной комиссии, фиксирующих злодеяния, донесений партизан и военных следователей. Есть и протоколы допросов немецких военнослужащих, принимавших участие в карательных операциях. Они довольно шаблонны в том смысле, что почти во всех имеются ссылки на приказы командования, которым был вынужден подчиняться допрашиваемый. Обратил на себя внимание лишь один нацист, который сознался, для чего ему понадобилось участвовать в расстрелах невинных людей.
Памятник жителям сожженной д. Вишенки
Из докладной записки УМВД по Витебской области секретарю Витебского обкома КП(б)Б В. Г. Кудряеву об итогах следствия по группе немецких военных, совершивших преступления на территории области:
«[…] Допрошенный в качестве обвиняемого по обстоятельствам дела ефрейтор 248‑го противотанкового дивизиона Курт Вилли Гюнтер виновным себя признал и показал следующее:
«...Одной из причин, что я расстреливал мирных граждан являлось то, что я лично на фронте не был, работал по ремонту автомашин, и мне, как и другим шоферам, поручали расстреливать население,
чтобы упражняться в стрельбе из личного оружия...» […]»Он всего лишь шлифовал стрелковое мастерство… А другой такой же стрелок запрягал стариков и женщин в бороны и плуги, пуская их затем перед собой по заминированным дорогам. Этих ни в чем не виноватых, но обреченных на смерть людей немцы называли «минными свиньями»…
В книге опубликовано более 200 обличающих документов, огромные списки мест массового уничтожения людей и принудительного содержания гражданского населения, подробные перечни наиболее крупных карательных операций и населенных пунктов, уничтоженных карателями полностью или частично.
«[…] Допрошенный в качестве обвиняемого по обстоятельствам дела ефрейтор 248‑го противотанкового дивизиона Курт Вилли Гюнтер виновным себя признал и показал следующее:
«...Одной из причин, что я расстреливал мирных граждан являлось то, что я лично на фронте не был, работал по ремонту автомашин, и мне, как и другим шоферам, поручали расстреливать население,
чтобы упражняться в стрельбе из личного оружия...» […]»Он всего лишь шлифовал стрелковое мастерство… А другой такой же стрелок запрягал стариков и женщин в бороны и плуги, пуская их затем перед собой по заминированным дорогам. Этих ни в чем не виноватых, но обреченных на смерть людей немцы называли «минными свиньями»…
В книге опубликовано более 200 обличающих документов, огромные списки мест массового уничтожения людей и принудительного содержания гражданского населения, подробные перечни наиболее крупных карательных операций и населенных пунктов, уничтоженных карателями полностью или частично.