Все началось с привязки к местности. Педагоги Могилевской санаторной школы-интерната для детей, больных сколеозом, которая расположена в Казимировском лесу на месте открытого в 1946 году детдома для сирот убитых советских офицеров, решили написать исследовательскую работу о геноциде. Чтобы не только их воспитанники, но и все земляки знали, что у этого леса есть другое имя — «расстрельный», что в войну фашисты уничтожили в окрестностях Могилева десятки тысяч мирных граждан: закапывали живыми в землю, травили в «душегубках», истребляли в «салотопке».
В сборе и систематизации материала наставникам содействовали представители УКГБ по Могилевской области, доктор исторических наук, профессор Игорь Марзалюк, работники Государственного архива Могилевской области. Итогом двухлетней работы стал открывшийся на базе школы-интерната музейный зал «Память и боль белорусской земли».
В сборе и систематизации материала наставникам содействовали представители УКГБ по Могилевской области, доктор исторических наук, профессор Игорь Марзалюк, работники Государственного архива Могилевской области. Итогом двухлетней работы стал открывшийся на базе школы-интерната музейный зал «Память и боль белорусской земли».
Среди представленных здесь документов акты комиссий по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, схемы мест массовых расстрелов, копии свидетельских показаний очевидцев чудовищных расправ, фотографии и оригиналы документов Александра Путнина…
— Александр Карлович — мой прадед, — рассказывает инициатор написания исследовательской работы педагог-организатор школы-интерната Ольга Рудаковская. — Председатель колхоза имени Кирова Пашковского сельсовета в войну стал связным 113‑го партизанского отряда Могилевского подпольного райкома партии: снабжал народных мстителей продовольствием, одеждой, распространял листовки, вел активную пропаганду среди жителей поселка Сараканайск: многие его односельчане примкнули к партизанам. Прадедушку я в живых не застала — в январе 1944‑го его казнили каратели. Но многое узнала от прабабушки Матильды Францевны.
— Александр Карлович — мой прадед, — рассказывает инициатор написания исследовательской работы педагог-организатор школы-интерната Ольга Рудаковская. — Председатель колхоза имени Кирова Пашковского сельсовета в войну стал связным 113‑го партизанского отряда Могилевского подпольного райкома партии: снабжал народных мстителей продовольствием, одеждой, распространял листовки, вел активную пропаганду среди жителей поселка Сараканайск: многие его односельчане примкнули к партизанам. Прадедушку я в живых не застала — в январе 1944‑го его казнили каратели. Но многое узнала от прабабушки Матильды Францевны.
Загубили каратели в Казимировском лесу, по разным данным, от семи до десяти тысяч человек. Старожилы говорили, что боялись сюда ходить: «Что ни шаг — на череп или кость наступишь».
Из протокола допроса Константина Базыленко, служившего с сентября 1941‑го по декабрь 1943‑го начальником Могилевского района (большинство представленных в статье документов публикуются впервые): «26 июля 1941 года, когда немецкие войска вошли в Могилев, все мужское население и часть женщин колоннами повели в Казимировку. Гнали их преимущественно велосипедисты. Тех, кто не справлялся бежать в общем строю, пристреливали. Спрятавшихся в домах убивали тоже».
Житель Казимировки Петр Гилевич в период оккупации Могилева был лесным объездчиком, видел, как ежедневно машинами доставляли к противотанковым рвам в Новом Пашково и Казимировке стариков, женщин, детей: «Зимой убитых толком не закапывали, на поверхности торчали руки, ноги. Как-то наткнулся на голову: мужчина молил о помощи. Откопать его, со всех сторон зажатого трупами, из мерзлой земли я не сумел, побежал за помощью. Когда вернулся, «голова» уже была мертва».
Из протокола допроса Константина Базыленко, служившего с сентября 1941‑го по декабрь 1943‑го начальником Могилевского района (большинство представленных в статье документов публикуются впервые): «26 июля 1941 года, когда немецкие войска вошли в Могилев, все мужское население и часть женщин колоннами повели в Казимировку. Гнали их преимущественно велосипедисты. Тех, кто не справлялся бежать в общем строю, пристреливали. Спрятавшихся в домах убивали тоже».
Житель Казимировки Петр Гилевич в период оккупации Могилева был лесным объездчиком, видел, как ежедневно машинами доставляли к противотанковым рвам в Новом Пашково и Казимировке стариков, женщин, детей: «Зимой убитых толком не закапывали, на поверхности торчали руки, ноги. Как-то наткнулся на голову: мужчина молил о помощи. Откопать его, со всех сторон зажатого трупами, из мерзлой земли я не сумел, побежал за помощью. Когда вернулся, «голова» уже была мертва».
Захоронили их в противотанковых рвах в Новом Пашково и Казимировке. Остальных 500 постояльцев лечебницы забросали гранатами. В Полыковичском доме 40 престарелых человек убили путем подкожного впрыскивания яда.
Чтобы замести следы преступлений, осенью 1943 года нацисты организовали специальные рабочие команды из арестованных граждан, которых заставили раскапывать места массовых захоронений. Трупы сжигали в специальных печах и на деревянных настилах, которые горели несколько дней. Печи, свидетелей и участников этих акций впоследствии ликвидировали тоже.
В одной из таких команд был сельчанин Семен Пилунов, который рассказал: «В июле 1943 года меня, связного 121‑го партизанского отряда, арестовали. Два месяца пытали в гестапо, перевели в могилевскую тюрьму, где я находился до 4 октября 1943‑го — к этому времени закончилась ее «разгрузка»: фашисты партиями вывозили раздетых, со связанными сзади руками заключенных и сжигали в «душегубках». За рейс — 50 — 60 человек. В сутки таких рейсов было 3 — 4. Утром 4 октября оставшихся 280 арестантов, в том числе меня, доставили на поляну в лесу у противотанкового рва — метрах в 200 севернее шоссе Минск — Могилев между Старым и Новым Пашково. Одним заключенным велели раскапывать ров, другим — рыть котлованы, как выяснилось потом — для сжигания трупов».
В одной из таких команд был сельчанин Семен Пилунов, который рассказал: «В июле 1943 года меня, связного 121‑го партизанского отряда, арестовали. Два месяца пытали в гестапо, перевели в могилевскую тюрьму, где я находился до 4 октября 1943‑го — к этому времени закончилась ее «разгрузка»: фашисты партиями вывозили раздетых, со связанными сзади руками заключенных и сжигали в «душегубках». За рейс — 50 — 60 человек. В сутки таких рейсов было 3 — 4. Утром 4 октября оставшихся 280 арестантов, в том числе меня, доставили на поляну в лесу у противотанкового рва — метрах в 200 севернее шоссе Минск — Могилев между Старым и Новым Пашково. Одним заключенным велели раскапывать ров, другим — рыть котлованы, как выяснилось потом — для сжигания трупов».
125 воспитанников школы-интерната слышат эти рассказы на уроках истории — в музейном зале.
— А история, в том числе ее трагические страницы, — то, что нас объединяет, — подчеркивает педагог Ольга Рудаковская. — Дети, когда зачитываем им эти факты, плачут. Потом просят: «Помогите узнать о судьбе прапрадеда, не вернувшегося с войны». Учим их работать с архивами, сайтами.
Пятнадцатилетний климовчанин Никита Гулак убежден, что молодежь должна знать о геноциде:
— Война прошлась по каждой семье. Мой прадед рано осиротел — его родители погибли. Забывать об этих трагедиях — преступление.
— А история, в том числе ее трагические страницы, — то, что нас объединяет, — подчеркивает педагог Ольга Рудаковская. — Дети, когда зачитываем им эти факты, плачут. Потом просят: «Помогите узнать о судьбе прапрадеда, не вернувшегося с войны». Учим их работать с архивами, сайтами.
Пятнадцатилетний климовчанин Никита Гулак убежден, что молодежь должна знать о геноциде:
— Война прошлась по каждой семье. Мой прадед рано осиротел — его родители погибли. Забывать об этих трагедиях — преступление.
Из заключения комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников на территории Могилева и в его окрестностях от 5 октября 1944 года: «Поголовное уничтожение населения различного пола, возраста, национальности проводилось систематически на протяжении всего периода оккупации — по 26 июня 1944‑го. Методы применялись разные: «душегубка», расстрел, сожжение и закапывание людей живьем, пытки, заканчивающиеся гибелью, содержание военнопленных зимой под открытым небом и кормление раз в сутки баландой из гнилой картофельной шелухи, что вызывало инфекционные заболевания и большую смертность».
О том, как сжигали людей, перерабатывая трупы на мыло, известно из показаний того же начальника Могилевского района Базыленко: «Подвозили туда жителей Старого и Нового Пашково, после чего долго был виден дым из трубы...»
Прадеда педагога Ольги Рудаковской после пыток тоже сожгли в «салотопке»…
Осенью 1941 года по приказу офицера Могилевского гестапо капитана Приппа организовали «душегубку» в одной из комнат на нижнем этаже Могилевской областной психлечебницы: загоняли туда пациентов, пускали газ. За день отравили 700 человек. Из показаний бывшей работницы лечебницы Натальи Козаковой:
Прадеда педагога Ольги Рудаковской после пыток тоже сожгли в «салотопке»…
Осенью 1941 года по приказу офицера Могилевского гестапо капитана Приппа организовали «душегубку» в одной из комнат на нижнем этаже Могилевской областной психлечебницы: загоняли туда пациентов, пускали газ. За день отравили 700 человек. Из показаний бывшей работницы лечебницы Натальи Козаковой:
«Поднятые из земли тела были полусгнившими, многих начинало тошнить. Тогда нас заставили лежать лицом на трупе и 5 — 10 минут вдыхать зловонный запах, — от чудовищных подробностей, описанных Пилуновым, стынет кровь. — Во рвах было много убитых женщин, грудных детей, подростков, стариков… Найденные при них ценности — часы, золото, даже золотые зубы — полицаи и немцы делили между собой».
По словам Пилунова, у Пашково их держали до 19 октября, в печах сожгли свыше 25 тысяч трупов. Потом были Озаричи, противотанковые рвы у Полыковичей... «Из нашей группы в конце оставили шесть человек, включая меня. Остальных — больше сотни, среди которых были сотрудник РО НКВД Борис Кабанов, связные 121‑го партизанского отряда, — отправили в «душегубку»… Когда ее подогнали к еще не потухшей печи и открыли дверцу, увидел, что могилевчанин Павел Вишневецкий, его сын Андрей и дочь Нина, арестованные за участие во взрыве на фабрике искусственного шелка, умерли, обнявшись. Когда мы сложили их в штабеля, по нам самим открыли огонь. Пуля попала мне в голову, я упал, прикинулся мертвым. Те, кто разгружал вновь прибывшую «душегубку», побросали на нас доски от разрушенных построек. Гвоздь, вбитый в одну из них, врезался в руку. По спине несколько раз проходили укладчики очередной партии трупов. Впоследствии их расстреляли тоже, бросили сверху. Штабель облили бензином, подожгли. Поскольку я находился в противоположной от зондергрузовика стороне и было уже довольно темно, с трудом вылез из-под груды тел, свалился на землю, прополз метров сто до кустов… Оттуда добрался до Старого Пашково — к связному Николаю Полякову, передавшему меня партизанам. Выжил чудом: пуля задела теменную кость черепа».
По словам Пилунова, у Пашково их держали до 19 октября, в печах сожгли свыше 25 тысяч трупов. Потом были Озаричи, противотанковые рвы у Полыковичей... «Из нашей группы в конце оставили шесть человек, включая меня. Остальных — больше сотни, среди которых были сотрудник РО НКВД Борис Кабанов, связные 121‑го партизанского отряда, — отправили в «душегубку»… Когда ее подогнали к еще не потухшей печи и открыли дверцу, увидел, что могилевчанин Павел Вишневецкий, его сын Андрей и дочь Нина, арестованные за участие во взрыве на фабрике искусственного шелка, умерли, обнявшись. Когда мы сложили их в штабеля, по нам самим открыли огонь. Пуля попала мне в голову, я упал, прикинулся мертвым. Те, кто разгружал вновь прибывшую «душегубку», побросали на нас доски от разрушенных построек. Гвоздь, вбитый в одну из них, врезался в руку. По спине несколько раз проходили укладчики очередной партии трупов. Впоследствии их расстреляли тоже, бросили сверху. Штабель облили бензином, подожгли. Поскольку я находился в противоположной от зондергрузовика стороне и было уже довольно темно, с трудом вылез из-под груды тел, свалился на землю, прополз метров сто до кустов… Оттуда добрался до Старого Пашково — к связному Николаю Полякову, передавшему меня партизанам. Выжил чудом: пуля задела теменную кость черепа».
В Полыковичах «душегубка» (газваген, зондергрузовик) действовала постоянно с осени 1943 года: людей доставляли на автомашине в кузове с герметически запирающейся дверью. После остановки машины мотор продолжал работать, и по специально приспособленным трубам внутрь подавался удушливый газ. Через 10 — 15 минут люди погибали. Двери открывали и сбрасывали трупы в противотанковые рвы.
Сельчанин Даниил Докторов так описывал происходившее: «Зимой 1942‑го снег был глубокий, машины до рвов добраться не смогли. Жандармы и полицаи швыряли детей из кузова на санные подводы. Малыши плакали, матери падали в обморок. Их приводили в чувство резиновыми палками. Уже у ям изверги подкидывали ребятишек ногами, как мячики, и расстреливали на лету».
Сельчанин Даниил Докторов так описывал происходившее: «Зимой 1942‑го снег был глубокий, машины до рвов добраться не смогли. Жандармы и полицаи швыряли детей из кузова на санные подводы. Малыши плакали, матери падали в обморок. Их приводили в чувство резиновыми палками. Уже у ям изверги подкидывали ребятишек ногами, как мячики, и расстреливали на лету».
На глазах у Надежды Морозовой, задержанной по подозрению в связи с партизанами, одну из арестованных женщин затравили собаками.
В бывшем военном городке в Старом Пашково немцы устроили новый вид казни — «салотопку». Вокруг трехэтажного здания установили охраняемую запретную зону. Осмеливавшихся пересечь границу расстреливали на месте. Так был убит 70‑летний местный старик Прокопенко. Его тело затащили в «салотопку». Местные потом даже смотреть в ту сторону боялись.
В бывшем военном городке в Старом Пашково немцы устроили новый вид казни — «салотопку». Вокруг трехэтажного здания установили охраняемую запретную зону. Осмеливавшихся пересечь границу расстреливали на месте. Так был убит 70‑летний местный старик Прокопенко. Его тело затащили в «салотопку». Местные потом даже смотреть в ту сторону боялись.
Педагоги с детьми исследовали все «расстрельные места» в окрестностях Могилева. Только в Казимировском лесу таких 16 и… один валун в память о невинно убиенных. Патриоты из школы-интерната убеждены:
— Там необходим достойный мемориал. У нас есть проект, передадим на рассмотрение в облисполком. В планах — создать еще один музейный зал: о партизанском движении в области. Уже начали собирать экспонаты.
— Там необходим достойный мемориал. У нас есть проект, передадим на рассмотрение в облисполком. В планах — создать еще один музейный зал: о партизанском движении в области. Уже начали собирать экспонаты.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Игорь Марзалюк, доктор исторических наук, профессор, председатель Постоянной комиссии Палаты представителей Национального собрания Беларуси по образованию, культуре и науке:
— Геноцид — это трагедия белорусского народа. Минус 3 миллиона соотечественников забыть невозможно. К слову, первый в Европе эксперимент с «душегубкой» немцы организовали в Беларуси, в Могилевской психиатрической лечебнице. Даже фильм сняли — как люди корчатся, умирают в страшных муках. Мест боли в окрестностях Могилева немало. И их надо достойно мемориализировать — как Буйничское поле, лагерь военнопленных под Луполово. Музейный зал, созданный в санаторной школе-интернате, что в Казимировском лесу, — очень важный шаг в этом направлении.
Игорь Марзалюк, доктор исторических наук, профессор, председатель Постоянной комиссии Палаты представителей Национального собрания Беларуси по образованию, культуре и науке:
— Геноцид — это трагедия белорусского народа. Минус 3 миллиона соотечественников забыть невозможно. К слову, первый в Европе эксперимент с «душегубкой» немцы организовали в Беларуси, в Могилевской психиатрической лечебнице. Даже фильм сняли — как люди корчатся, умирают в страшных муках. Мест боли в окрестностях Могилева немало. И их надо достойно мемориализировать — как Буйничское поле, лагерь военнопленных под Луполово. Музейный зал, созданный в санаторной школе-интернате, что в Казимировском лесу, — очень важный шаг в этом направлении.
Мужа и двух дочерей жительницы деревни Княжицы Анны Линич убили в 1943‑м за связь с партизанами. Когда она захотела их похоронить, обнаружила: у Таисы переломаны пальцы, выбит глаз, разможжена голова — «пришлось обвязать, чтобы не распалась на куски». Зину кололи штыками, добили выстрелом в голову.
В Сараканайске прошло мое детство. Знаю, что в лесу, неподалеку от дома моих предков, расстреливали мирных жителей. Стоны и крики не смолкали ни днем ни ночью. Вместе с мертвыми закапывали и раненых — земля потом будто дышала.
Ольга Рудаковская.
Очевидица тех событий Вера Куляшева рассказывала: фрагменты человеческих тел таскали по деревне собаки.
Согласно заключению комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников от 5 октября 1944 года, за время оккупации Могилева и окрестностей уничтожено до 50 тысяч человек гражданского населения и детей, до 40 тысяч военнопленных.
«Находясь в смежной комнате, слышала нечеловеческие вопли. Видела, как выносили трупы — скрученные, вцепившиеся друг в друга, со вздувшимися венами, фиолетовыми лицами…»
Каждый котлован был длиной семь-восемь метров. Вместе они образовывали квадрат с отходящими от него четырьмя парами перпендикулярных отростков. На дно бросали бревна или жерди, поверх — колотые дрова. Дальше шла прослойка из кусковой смолы, смешанной с каменным углем, на которую складывали трупы. На них снова жерди, дрова, смолу, уголь — и трупы. Таких рядов было 20, под конец штабель достигал высоты восемь—десять метров!
