Отдать жизнь за Родину можно не только на поле боя. Еще можно изо дня в день долгие годы, десятилетия трудиться и рвать жилы, брать вершины, совершать маленькие и большие ежедневные подвиги — не для себя любимого, не для личного блага, а для своей страны, для ее людей и ее детей, для тех, кто придет за тобой и примет плоды твоих трудов, когда самого тебя уже не будет на этой земле. Можно прожить так — можно, но трудно. Прожить — и оставить о себе память славную и добрую, не расцвеченную пламенем и пороховой гарью, но исполненную света. Память, из которой прорастают цветы и колосья.

Николай и Елена Аладовы… Кого из них ни упомянешь — композитора или создательницу Национального художественного музея, лицо собеседника трогательно светлеет: «Атланты, великие, таких больше не делают…» Живы еще те, кто помнит этих удивительных людей, без которых культурный ландшафт современной Беларуси был бы совсем иным и, несомненно, куда более бедным.

Но в Беларуси в 1920‑е Николай Аладов занимался не только тем, что закладывал основы музыкальной педагогики и национальной школы композиции, — здесь произошло главное событие в его жизни: он встретил свою будущую жену Елену, студентку Белгосуниверситета, всерьез увлеченную изобразительным искусством. Ухаживал, посвящал ей романсы на стихи Купалы, а в 1928 году они стали семьей и отныне все взлеты и падения переживали вместе. Вместе встретили и Великую Отечественную войну.

Они ушли из Минска пешком, под бомбежкой, когда бомбоубежище наполнилось дымом от горящих рядом зданий. Их дом сгорел, при себе не было никаких вещей, только старый портфель Николая Аладова с его паспортом (единственным документом на всю семью) и нотной рукописью неоконченного балета «Змей Кащ», наполненного белорусскими мотивами, который он в итоге так и не дописал. В эвакуации в Саратове первое время чудовищно бедствовали, не было ни продуктов, ни теплой одежды. Елена Аладова стала главным хранителем в художественном музее имени А. Н. Радищева. Там она обнаружила полотна из галереи Юделя Пэна — 200 картин, которые берегла и после войны вернула в Беларусь. Николай Аладов устроился преподавать в Саратовскую консерваторию.

Первостроители

При Елене Васильевне музей провел 30 экспедиций по республике, в ходе которых обследовали подвалы более 700 церквей и костелов западного региона. Она вызволяла и спасала от гибели предметы древнебелорусского искусства, манускрипты, старопечатные книги, разыскала в Дрисвятах несколько чудом сохранившихся слуцких поясов, своими руками поднимала из подвалов гродненского монастыря замызганные тканины, оказавшиеся парсунами VII века, в Житковичах обнаружила старинные иконы, в окрестностях родных Пружан нашла соломенные царские врата и резной иконостас, без устали колесила по коллекционерам, которых хватало в СССР, пусть это и не афишировалось: торговалась, перехватывала полотна у Третьяковской галереи, выискивала раритеты… Часто платила за экспонаты немалые суммы из своего кармана, из-за чего Николай Аладов шутил: «Я сочиняю на Ленин музей». Его гонорары уходили на эти покупки, но композитор не возражал.

В Минск семья вернулась в 1944‑м, после освобождения города. Николай Аладов возглавил консерваторию, Елена Аладова получила лестное предложение встать во главе новосозданного музея Великой Отечественной войны, но отказалась: она была верна своей галерее. А галерею надо было фактически создавать заново — не было ни здания, ни экспонатов. Несколько комнат в Доме профсоюзов — все, что выделили для музея и его сотрудников, здесь они и работали, и жили все вместе, толпой, с детьми. Николай Аладов, чтобы людской гомон не мешал ему сочинять музыку, накрывал голову пиджаком…

Особый дар, особое чутье было у этой тихой и кроткой женщины, которая умудрялась в грязной тряпке разглядеть драгоценный холст и опознать шедевр в только-только созданной картине молодого художника.

Именно Елене Аладовой мы обязаны наследием Ивана Хруцкого и Витольда Бялыницкого-Бирули — без нее лежать бы этим картинам, как и предметам с дачи «Чайка», в российских музеях; она выкупила и привезла в Минск авторское повторение картины Пукирева «Неравный брак»; ей обязаны все белорусские мастера, считающиеся сегодня классиками: Гавриил Ващенко, Александр Кищенко, Леонид Щемелев, Май Данциг, Владимир Стельмашонок, Михаил Савицкий, Израиль Басов. Аладова покупала их картины — дипломную работу Щемелева, «Витебские врата» Савицкого... Именно по ее просьбе художник создал «Партизанскую мадонну Минскую», раз уж первую версию картины после Всесоюзной выставки забрали в Москву.

К Николаю Аладову после войны судьба повернулась не самой приятной стороной: в 1948 году, когда партийные деятели взялись осуждать «формализм» в музыке, в опалу попали Шостакович, Прокофьев, Мурадели и другие знаменитые композиторы, и среди них — единственный белорус, Аладов. С руководства консерваторией его сняли, однако он шутил: мол, директор — не профессия. И продолжал сочинять. Свою последнюю симфонию композитор написал в возрасте 80 лет. В 1970 году в Большом театре БССР наконец-то была поставлена его опера «Андрей Костеня», которая с 1948‑го пролежала в столе: прототипом главного героя стал партизанский командир Константин Заслонов, либретто сочинил поэт Петр Глебка.

Николай Аладов в белорусской музыке оказался первым практически во всем: создал драматические и лирико-психологические симфонии, первую в Беларуси комическую оперу «Тарас на Парнасе» по знаменитой бурлескной поэме Константина Вереницына, целый цикл романсов на стихи Максима Богдановича и Янки Купалы (он и в этом был первопроходцем!). Всего за 60 лет творческого труда он сочинил несколько сот произведений самых разных жанров.

Железная Екатерина Фурцева, всемогущий министр культуры СССР, называла Аладову белорусским Третьяковым.

Николая Аладова не стало в декабре 1972 года. После его смерти Елена Аладова с головой ушла в работу — так, что нередко падала в обмороки прямо на рабочем месте. На посту руководителя Национального художественного музея она пробыла еще пять лет, а потом передала бразды правления Юрию Карачуну, оставшись в должности консультанта. И до последних дней приходила в музей — поговорить с новым директором, посидеть за чашкой кофе, понаблюдать за посетителями в залах…

Две мемориальные доски установлены в столице: Николаю Аладову — на доме, где жила семья, Елене Аладовой — на здании Национального художественного музея, который был ее жизнью. А еще есть в Минске улица имени Аладовых — как они были неразлучны в жизни, так неразлучны и в памяти.

Нынешним поколениям, взращенным на индивидуализме, пожалуй, трудно будет понять этих «странных» людей, самоотверженных, недоедавших, отрывавших от себя самый сладкий кусок — ради дела, ради страны и общего блага. Они вырастили троих замечательных детей, каждый из которых внес немалый вклад в процветание родной земли, и еще одно дитя — Беларусь: ради нее они не спали ночей, горели работой, ее берегли и лелеяли, как собственного ребенка.

Говорить о них можно только вместе, ведь долгие десятилетия они были неразлучны. Елена Аладова (в девичестве Пук) родилась в учительской семье в Пружанах, Николай Аладов — в Петербурге, в семье статского советника. Потомственный дворянин, он долгие годы скрывал этот факт — после революции заявлять о своей принадлежности к «бывшим» было смерти подобно. Исторический излом, давший крылья одним, точно так же подрезал их другим: так, отец Елены Аладовой был репрессирован и расстрелян, реабилитировали его только после смерти Сталина.

Николай Аладов сочинять музыку начал еще в детстве, в 11 лет, и с этого момента его жизненный путь был предопределен. Экзамены экстерном за весь курс композиции Санкт-Петербургской консерватории, богемная жизнь в молодые годы, сочинительство и странствия по России, затем в 1924 году переезд в Минск, где молодой композитор стал одним из тех, кто организовывал и создавал Белорусскую государственную консерваторию.

Семья Аладовых, в которой было уже двое детей, должна была уехать в тыл. Фашисты подступали к Минску, а Елена Васильевна, будучи сотрудницей созданной в 1939‑м картинной галереи, была озабочена тем, как спасти от оккупантов музейную коллекцию. На город сыпались бомбы, Николай Аладов с сыновьями ждали ее в бомбоубежище музея, а она до последнего паковала ценные экспонаты, пытаясь дозвониться в ЦК и Совмин, чтобы выбить грузовик: музейный водитель ушел на призывной пункт, а больше за руль сесть было некому. Коллекцию пришлось оставить, в том числе 48 драгоценных слуцких поясов, после войны эти и другие раритеты так и не были найдены — потеря, которая многие годы наполняла сердце Елены Аладовой горечью.

Штрих к портрету: в 1942 году в Саратове прошел слух, что фашисты взяли Ленинград. Многие стремились как можно скорее оставить город и уехать подальше, а Аладов отказался куда-либо бежать и демонстративно подал документы в партию.

«В ту пору в залах Третьяковки шла выставка произведений белорусских художников, посвященная 25‑летию образования Белорусской Советской Социалистической Республики. Экспонаты этой выставки были созданы белорусами на фронтах Великой Отечественной войны, в партизанских отрядах, в эвакуации. Они и составили основу собрания будущей обновленной нашей галереи. Вскоре на стеллажах нашего запасника стали появляться и другие произведения», — вспоминала Елена Аладова. Благодаря дружбе с главой правительства БССР Пантелеймоном Пономаренко она пробила строительство здания музея, которое было завершено в 1957 году и сейчас является одним из знаковых памятников архитектуры Минска, и без устали занималась пополнением разоренных фондов.