«Стану я, благаславясь, пайду, перакрысцясь, пайду з дзвярэй у дзверы, з варот у варота, пад краснае сонца, пад чыстыя мелкiя зоркi, пад сiнiя аблокi…»: вся жизнь Язепа Дроздовича — путешественника по родному краю, художника, учителя, первооткрывателя-астронома, археолога, фольклориста — укладывается в дробный ритм древнего заговора, которым зашептывали деревенские знахарки любые беды. Скитальчество, пилигримство в нашей традиции никогда не было осуждаемо, и бродячий художник, расписывавший яркие «дываны» для украшения хат, а в свободное время глядящий на звезды, почитался, конечно, человеком со странностями, но безобидным. А с другой стороны, странник и есть — странный человек, не оседлый, пришелец, который держит свой путь к одному ему ведомой цели…
Иосиф Нарцизович Дроздович родился в 1888 году на хуторе Пуньки на Витебщине, в бедной шляхетской семье, по обыкновению времени многодетной. Рано лишился отца, и мать Юзефа растила шестерых сыновей одна, как умела. Что досталось ему от матери? Наивная присказка измученной женщины, мечтающей о хорошем будущем для своих детей: «Вучыся i пазнай нябесныя бегi…» Что ученость еще не залог сытного куска во времена бурь и потрясений, ей, дочери совсем иной эпохи, было неведомо, однако именно так — «Нябесныя бегi» — Язеп Дроздович назвал впоследствии первую и самую известную из написанных им книг по астрономии.
Образования ему досталось немного — три класса начальной школы в городе Дисна, учеба Дроздовича продолжилась в Вильно в 1906‑м, учился он тому, что больше всего привлекало — рисованию. Виленская рисовальная школа, где преподавал известный художник-передвижник Иван Трутнев, стала для него домом на несколько лет. В 1908 году он, к своей удаче, свел знакомство с издателями, выпускавшими в Вильно белорусские книги. Так Дроздович впервые заявил о себе как о художнике, оформив книгу стихов Констанции Буйло «Курганная кветка» и многие другие издания, делал рисунки для белорусского букваря… Общаясь с писателями, и сам начал понемногу сочинять — все это выльется потом в создание повестей «Гарадольская пуща», «Трызна мiнуўшчыны»…
Одновременно Язеп Нарцизович погружается в историю родного края, для Виленского белорусского музея собирает фольклор, описывает быт крестьян, делает зарисовки своим точным пером художника, участвует в археологических раскопках славянских городищ. Именно эти годы, несмотря на все сложности, становятся плодотворными для литературного труда и для его становления как художника. И именно в эти годы, отправляясь в научные экспедиции по всей Западной Белоруссии, он заражается вирусом странничества, превратившим его в вечного скитальца и чужедома. Из своих экспедиций он привозит десятки уникальных альбомов графики, делает археологические открытия, с головой погружается в быт белорусского крестьянства — и ужасается той бедности и горестям, в которых люди живут под панами. В 1926 году при Виленской белорусской гимназии он создает студию-мастерскую, где вокруг него собираются молодые художники-белорусы, налаживает связи с БССР — с бывшим Инбелкультом, преобразованным в Академию наук, и его научные и творческие работы нередко удостаиваются наград. Дроздович публикует прозу и пишет картины, а еще впервые собирает в горсть свои представления об астрономии — и начинает мечтать о космических путешествиях и о том, что человек не один во Вселенной. Эта мечта отражается в его живописи — так появляются полотна «Жизнь на Марсе», «Жизнь на Сатурне» и «Жизнь на Луне»…
«Большинство визий моих — это не творение фантазии, не самообман, это настоящий дар ясновидения».
«Триглав» хранится в музее
В 1943 году Язеп Дроздович пишет свой знаменитый автопортрет «Триглав». На нем он изображает себя, наподобие индуистского божества, в трех ипостасях: художника, астронома, изучающего устройство Вселенной, и мыслителя-философа. Автопортрет хранится в музее древнебелорусской культуры Центра исследований белорусской культуры, языка и литературы НАН Беларуси.
В 1943 году Язеп Дроздович пишет свой знаменитый автопортрет «Триглав». На нем он изображает себя, наподобие индуистского божества, в трех ипостасях: художника, астронома, изучающего устройство Вселенной, и мыслителя-философа. Автопортрет хранится в музее древнебелорусской культуры Центра исследований белорусской культуры, языка и литературы НАН Беларуси.
Небесный пилигрим
В 1910 году Дроздовича призывают в армию, он, будучи по натуре добрым и сострадательным, проходит фельдшерские курсы и служит в амбулатории. Первая мировая застает его в запасном батальоне, куда каждый день доставляют с фронта раненых, в иной день по полтысячи человек сразу. Окровавленные бинты и отнятые конечности, тиф и испанка, бескрайняя мера человеческого страдания, вызванного войной, навсегда отвратили его от любого милитаризма. Сам Дроздович пролежал, больной тифом и ослабевший, два месяца. И всю жизнь потом мечтал об эре милосердия:
«И придут времена, когда большая часть жителей нашей планеты откажется от участия в войнах. И всю технику, и достижения наук потратят не на проливание крови, а на обратное. На поддержку жизни...»
Дерево вместо холста
В дни, когда не хватало средств на покупку холста и красок, Язеп Дроздович обращался к резьбе по дереву. Так появились резные изображения Богоматери, святых, ангелов, затейливые деревянные ларчики, барельефы с портретами братьев художника, его друзей: писателя, переводчика Янки Пачопки и композитора, фольклориста Антона Гриневича, а также портрет его матери Юзефы.
В дни, когда не хватало средств на покупку холста и красок, Язеп Дроздович обращался к резьбе по дереву. Так появились резные изображения Богоматери, святых, ангелов, затейливые деревянные ларчики, барельефы с портретами братьев художника, его друзей: писателя, переводчика Янки Пачопки и композитора, фольклориста Антона Гриневича, а также портрет его матери Юзефы.
В изменившемся мире ему все труднее вписаться в общество: прежний уклад разрушен, сметен бурей, разбит вдребезги ударами бомб, а новый, строящийся на руинах и пепелищах, ему незнаком и чужд.
После Первой мировой он оказывается в Минске — преподает рисование, работает книжным иллюстратором и декоратором в театре, делает зарисовки города, сохранившие для нас облик столицы того времени. В Минске развивается его увлечение археологией: Дроздович изучает русло Немиги, проводит раскопки в Заславле и Свири. Но ждет в родных краях старуха мать, чье здоровье подорвано тяготами жизни: ей совсем недолго уже осталось… По возвращении в Западную Белоруссию художник оказывается на территории, фактически оккупированной Польшей. По ту сторону линии разграничения, где белорусское нещадно искоренялось добрых 20 лет, его идеи и устремления не просто не нужны — они признаны вредными. Он пытается в деревне Столице открыть школу для белорусских детей — польские власти ее закрывают спустя три месяца. Преподает рисование в гимназиях Глубокого, Новогрудка, Радошковичей — и везде за ним тянется шлейф неблагонадежного бунтаря.
«Минск. Вид со стороны больничного сада на площадь Свободы». Бумага, тушь. 1919 г.
«Вид под кольцом на планете Сатурн». Холст, масло 1931 г.
«Пророк». Холст, масло. 1931 г.
Писатель Змитрок Бядуля говорил о нем: «У Драздовiча ёсць свой стыль, самабытны i арыгiнальны. Адчуваюцца ў яго творах багатая фантазiя, мiстычнасць i сiмволiка». И в самом деле, живопись Дроздовича (притом что его графика блестяще профессиональная) близка больше к наивному искусству, чем к академическому, совершенно неповторима и не похожа ни на чью другую. Именно он первым пишет портрет Франциска Скорины, вдохновившись образом первопечатника и начав тем самым в истории белорусского искусства скориниану, продолжающуюся по сей день.
Кем только не называют сегодня Язепа Дроздовича — и белорусским Циолковским, и нашим Леонардо да Винчи. Но при жизни он оставался непризнанным пророком: его блестящие прозрения талантливого дилетанта, опережающие официальную науку на десятилетия, современникам казались где наивностью, где безумием. Сам же он говорил:
Окончив краткосрочные учительские курсы после присоединения Западной Белоруссии к БССР, он работает в школах в Глубоком и Лужках, преподавая все, от рисования до астрономии и от истории до ботаники. А в свободные часы на страницах его дневников появляются планы экспедиции на Луну, схема многоступенчатой ракеты и разнообразных летательных аппаратов. Многие прозрения Язепа Дроздовича — теперь уже признанные открытия других ученых: такова судьба всех гениев-дилетантов, рисующих науке чересчур дальние, необозримые в настоящем горизонты.
Дроздович уже не может жить на одном месте, его все время зовет дорога. Он странствует от деревни к деревне, пеший, но в костюме, с резной причудливой тростью, им же самим и вырезанной из дерева. Ищет работу «для хлеба», рисуя крестьянам веселые нарядные «дываны», среди которых не найти двух одинаковых: на этих тканых коврах расцветают под его кистью цветы, оживают смешные зверушки и сказочные герои... Расписывает мебель, делает на заказ тросточки-посохи, чаще всего получая в качестве платы не деньги, а простую снедь. Да и с той обращается по-своему: дали творогу, пустил его на грунтовку картины. А потом задумался: может, надо было съесть?
Великая Отечественная война немолодого уже художника приводит в ужас. Эти годы он проживает на дальнем хуторе, скрываясь в дружеском доме Янки Пачопки от гитлеровцев, которых ощущает как воплощенное зло. Еще в 1930‑е, когда к власти в Германии прорвался Гитлер, Дроздович написал две картины — «Дух зла» и «Дух тьмы», предвидя беды, которые обрушатся на мир.
В оккупированной Беларуси он пишет картины, сочиняет свой последний фундаментальный труд по астрономии — «Теорию движения в космологическом значении», впервые излагая концепцию, близкую к позднейшей теории черных дыр. Правда, после войны Советскому Союзу нужны не измышления о небесных сферах, да еще столь фантастические и, на взгляд из того времени, безумные, а рабочие руки строителей и крепкие спины хлеборобов. В публикации ему отказывают что в Минске, что в Москве, и он тяжело переживает этот отказ. В союз художников Дроздовича тоже не берут — слишком странен и непонятен, слишком необычно, непривычно его искусство.
В оккупированной Беларуси он пишет картины, сочиняет свой последний фундаментальный труд по астрономии — «Теорию движения в космологическом значении», впервые излагая концепцию, близкую к позднейшей теории черных дыр. Правда, после войны Советскому Союзу нужны не измышления о небесных сферах, да еще столь фантастические и, на взгляд из того времени, безумные, а рабочие руки строителей и крепкие спины хлеборобов. В публикации ему отказывают что в Минске, что в Москве, и он тяжело переживает этот отказ. В союз художников Дроздовича тоже не берут — слишком странен и непонятен, слишком необычно, непривычно его искусство.
Друг Дроздовича поэт Максим Танк потом напишет о нем в воспоминаниях: «Это самобытный и талантливый человек. К сожалению, в наших условиях жизни он не смог найти своего места… Оригинальные его картины, написанные тушью, акварелью и маслом, не только удивляют своим видением мира, но и заставляют задуматься на темы еще не разгаданные, что окружают человека».
В 1954 году художника-странника крестьяне находят без сознания на дороге и отправляют в больницу, там он и умирает. Язепа Дроздовича хоронят на деревенском кладбище села Лепляне — когда-то недалеко от этого места располагался давным-давно исчезнувший родной его хутор Пуньки. Небесный пилигрим и бесприютник вернулся к родному порогу… И только слышится в шуме ветра и шорохах листвы шепот старухи знахарки: «На моры-лукамор'i стаяла белая бяроза, пад той белай бярозай стаяла цясовая краваць…»
В 1954 году художника-странника крестьяне находят без сознания на дороге и отправляют в больницу, там он и умирает. Язепа Дроздовича хоронят на деревенском кладбище села Лепляне — когда-то недалеко от этого места располагался давным-давно исчезнувший родной его хутор Пуньки. Небесный пилигрим и бесприютник вернулся к родному порогу… И только слышится в шуме ветра и шорохах листвы шепот старухи знахарки: «На моры-лукамор'i стаяла белая бяроза, пад той белай бярозай стаяла цясовая краваць…»
