Проходя по Минску, любой, даже тот, кто совсем не интересуется живописью, непременно столкнется с работами Владимира Стельмашонка. Даже просто спустившись в метро. Народный художник БССР входил в авторский коллектив, занимавшийся проектированием станций «Площадь Победы» и «Московская»: на «Московской» им была создана мозаика, на «Площади Победы» — витраж… Дом литератора на улице Фрунзе (и сегодня это пристанище белорусских писателей) также оформлял Стельмашонок, его вообще всю жизнь как магнитом притягивало к литературе, поэзии. Стихотворные строки Купалы и Коласа в его мышлении причудливо переплетались с вышитыми стежками народных орнаментов — это стало его фирменной, личной концепцией, тем, что до него никто не делал, а повторять и неизбежно соревноваться в мастерстве и таланте с оригиналом мало кому по силам.

Владимир Стельмашонок был первым, кто всерьез, сознательно начал сотворение белорусского пантеона творцов. Сегодня легко махнуть рукой и сказать: «Ах, это классика!» Но в те времена, когда создавалось знаменитое «Слово о Беларуси», этот почти иконописный стиль, в котором так много было от русской иконописи, от образов Андрея Рублева, Дионисия и Феофана Грека, производил эффект разорвавшейся бомбы. Это было ново. Это было необычно. Так не делал никто. На фоне белейших, с яркими узорами тканых рушников проступали темные, как на старинных иконах, лица: Евфросиния Полоцкая, Кирилл Туровский, Франциск Скорина, Сымон Будный, Петр Мстиславец, Франтишек Богушевич, Алоиза Пашкевич, Максим Богданович, Якуб Колас, Янка Купала, Тишка Гартный, Владислав Голубок… Их, святых, первопечатников, поэтов, Стельмашонок изобразил всех вместе — хранителями земли белорусской. И рисованные рушники — эти обережные покрывала — обрамляют их образы так, как обрамляли вышитые льняные тканины деревенский иконостас.

Владимир Стельмашонок родился в Минске в 1928‑м, однако сам себя считал деревенским, а малой родиной — крохотную «вёску» Химное под Осиповичами. Родители были из крестьян, революция дала им возможность учиться — и они грызли гранит науки на рабфаке, став в итоге прекрасными врачами. А маленький сын воспитывался на приволье: то в деревне на Мстиславщине у одного деда, то в Химном у второго. Именно здесь впервые проявился его интерес к изобразительному искусству: первые свои картины будущий народных художник вырисовывал палкой на песке. Здесь Владимир освоил привычные деревенские ремесла и до конца жизни сам создавал для своих работ затейливые и необычные деревянные рамы. Портреты родственников и деревенских жителей — он создал их великое множество. Не единожды изображал дедовскую хату, бережно воспроизводя на холстах образы детства.

Пробовал поступить в политех, но не нашел себя в обычной жизни, не причастной к искусству. Как и многие белорусские мастера, учился в Ленинграде — этой Мекке художников ХХ века. Сначала Мухинка, куда его приняли на «мебель» — факультет художественной обработки дерева (сюда часто поступали те, кто не получил начального художественного образования, но к искусству стремился, для многих известных живописцев это была первая ступенька к будущим вершинам), затем бывшее Таврическое училище, где постигал тонкости сценографии, и, наконец, знаменитая Репинка, ее живописный факультет. В Северной столице его ждали театры, готовые принять на работу перспективного сценографа, уговаривали, обещали… Но Владимир Стельмашонок, проведя в Ленинграде больше десяти лет, собрался и вернулся на родину. В Минске взялся за преподавание, вступил в Союз художников БССР, включился в работу — участвовал в республиканских, всесоюзных и зарубежных выставках.

Небесные дары

Хрестоматийное изображение фольклориста и дирижера Григория Ширмы, писателя Максима Горецкого, обращение к коласовским героям… Портретистом Стельмашонок был великолепным — на свой особый лад, как народный иконописец, вкладывающий в создаваемый образ всю простоту и полноту своих чувств. Равно как и графиком был отменным, хотя эта сторона его творчества известна немногим. Создал десятки пейзажей Минска. Многие изображения запечатлели то, что не найдешь сегодня даже на архивных фотоснимках: родной город художник любил и возвращался к нему отовсюду, как его ни уговаривали остаться.

Портрет Григория Ширмы. 1968 г.

«Народные комиссары БССР». 1971 г.

Автопортрет. 1993 г.

Как живописец понят и принят он был не сразу, гоняли и за «формализм», не сумев понять особый дух и поэтичность его живописи. Другое дело — талант монументалиста, позволявший работать над украшением городской среды: декоратор Стельмашонок не имел себе равных. Настоящую громкую славу ему как художнику принес портрет Якуба Коласа — тот самый знаменитый поясной, где Песняр изображен в распахнутой на груди рубахе, на фоне колосящихся хлебов… Портрет, к которому художник шел долгие годы: Коласа он писал трижды. В первый раз — в рабочем кабинете, в застегнутом наглухо пиджаке с приколотыми наградами, так что писатель, взглянув на результат, оценил свой образ: «Занадта суровы». Не был удачен и второй портрет. Зато третий прогремел, хоть и не все оценили Песняра в таком простецком обличье. Народный писатель, лауреат, академик должен был быть, по мнению многих, как раз таким, как на первом портрете: солидным, серьезным, в кабинетной тиши думающим думу за весь народ… Однако время доказало, что прав был все-таки художник.

Он никогда не жил жизнью частного лица — не позволял себе затвориться в мастерской, устроиться в собственном уютном мирке, поскольку был высокоидейным по самой своей сути.

Стельмашонок на пленэре — это был аттракцион и театр для всех, кто оказывался рядом. Он не просто был мастером, в своем творческом азарте и упоении любимым делом он еще и выглядел именно так, как должен в глазах простых людей выглядеть настоящий художник. Где бы он ни писал, вокруг собиралась толпа зевак, завороженно следившая за тем, как летает его кисть, как проступают из-под нее узнаваемые образы окрестностей. Рассказывают известный, ставший уже полулегендарным случай, как Стельмашонок увлеченно пленэрил на Сицилии, оторвавшись от остальной делегации. Когда художник, которого успели к вечеру «потерять», вернулся с этюдником, его сопровождала толпа темпераментных восторженных итальянцев, очень похожих на ту самую мафию, которой все страшно боялись…

Без колебаний взваливал на себя серьезную нагрузку: дважды его избирали председателем Союза художников, он был депутатом Верховного Совета СССР и председателем Комитета Верховного Совета СССР по культуре. Вместе с Дмитрием Лихачевым разработал закон о культуре, согласно которому огромное внимание должно было уделяться эстетическому воспитанию и украшению городской среды. И в 1991‑м, когда Советский Союз затрещал по швам, Владимир Стельмашонок без колебаний выложил на стол ключи от своей московской депутатской квартиры, оставив себе лишь партбилет (тогда как большинство поступило ровно наоборот), и снова, как много раз до того, вернулся в Минск: то, что происходило на его глазах со страной, было несовместимо с понятием о совести, которое он пронес через всю жизнь.

«Ленин с молодежью. ВХУТЕМАС. 1921 год». 1967 г.

Именно единство народной культуры с высокой поэзией, святости с просвещением вдохновляло художника всю жизнь. Все это выплескивалось далеко за рамки соцреализма, взламывая любые ограничения, но ведь подлинного мастера и невозможно ограничить никакими канонами и стилями.

Портрет Якуба Коласа. 1967 г.

И простенькая, собственноручно сделанная «деревенская» рама с вырезанным цветочным узором, за которую тоже упрекали (почему нет более богатого обрамления!), с течением лет воспринимается совсем иначе: как неотъемлемая часть портрета, последний штрих, нанесенный мастером уже без помощи красок и кистей. Что ж, порой для постижения замысла простому зрителю требуются годы и десятилетия.

О, его много раз звали и пытались залучить за рубеж! В американском городе Трентоне даже присвоили звание почетного гражданина в надежде, что этот великолепный мастер соблазнится и останется у них насовсем. Столица штата Нью-Джерси — та самая воспетая сотнями голливудских фильмов одноэтажная Америка, до Нью-Йорка с его музеями, ушлыми галеристами, меценатством и дразнящим запахом больших денег каких-то 60 миль…

Можно было чудно устроиться, забыв про любые беды и оставив за спиной Родину, входящую в пике. А он в очередной раз развернулся — и улетел в Минск, целеустремленный и верный, как птица, которая из любых самых теплых и прекрасных краев всегда возвращается к родному гнезду. И если гнездо разрушено, вьет его по новой.

«Глупец», — шептались те, кто всю жизнь искал, где послаще и посытнее. А он взял и подарил родным Осиповичам картинную галерею и десятки своих работ. Он вообще легко дарил — жадность, этот распространенный человеческий недуг, обошла его стороной. Впрочем, птицы далеки от людских пороков: у них есть крылья, любовь к своим птенцам и верность гнездам, а большего им и не нужно…