Давно замечено, что развитие в каких‑либо областях идет волнами: в определенный момент эпохи появляется плеяда особо даровитых людей, которые тянут, толкают вперед отдельные области искусства, культуры, литературы или общественной жизни. В астрономии Плеядами называется одно из самых крупных звездных скоплений, которое можно увидеть невооруженным глазом. Но иные люди горят не менее ярко — при жизни и после, за ее порогом. Народный художник БССР, скульптор Алексей Константинович Глебов — один из представителей мощной белорусской творческой волны, о которой заговорили в 1930‑е годы на уровне всего СССР. Его товарищи по профессии, современники и коллеги — Заир Азгур, Андрей Бембель, Сергей Селиханов, Михаил Керзин и другие выдающиеся скульпторы, оставившие свой след в культуре страны. Воистину яркое созвездие, в котором звезда Глебова светит своим собственным неповторимым светом.

Алексей Глебов родился в селе Зверовичи (до революции белорусском, сегодня же это Смоленщина). Поповский сын — его отец был скромным сельским священником, как водится, многодетным, — он не отмежевался от своей семьи даже в те годы, когда гонения на религию носили массовый характер. Своего отца Алексей Глебов любил и ценил за все то, что было преподано ему в семье: трепетное отношение к жизни, человечность, любовь к слову и природе, особенное отношение к лошадям. Наверное, поэтому он потянулся к живописи — чтобы запечатлеть тот прекрасный мир, который видел вокруг себя, и, несмотря на серьезность своих монументальных скульптурных работ, Глебов так до конца жизни и оставался лириком.

Старший брат в Гражданскую воевал за красных, а вернувшись, учительствовал в городке Рудня, он и помог младшему Алеше с учебой в школе, заодно и поддерживал в нем стремление рисовать. Товарищами детских лет были Константин Космачев и Александр Мозолев — будущие известные белорусские художники. Их сложилась целая компания — рудненских мальчишек, одержимых мечтой поступить в Витебское народное художественное училище, в котором командовал Марк Шагал и творились дела невиданные и славные. Эту мечту они исполнили.

Его работу оценили и в первую декаду белорусской литературы и искусства в Москве, прошедшую в 1940 году.

Он работал в Минске до 22 июня 1941 года, когда началась Великая Отечественная война. Отвез семью — мать, жену и сына — в эвакуацию, а сам ушел на фронт. Первый номер пулеметного расчета, он участвовал в битве за Москву, получил тяжелое ранение. Начальник госпиталя подполковник Гиллер, человек образованный и культурный, создал художнику, находившемуся на лечении, условия для работы. Там он, насмотревшись людских страданий и хлебнув их сам, вылепил барельеф «Вынос раненого», фигуры донора и медсестры — увы, местонахождение этих работ до сих пор неизвестно. После выздоровления был отозван в Центральный штаб партизанского движения в Москве, где Пантелеймон Пономаренко собрал множество деятелей белорусской культуры — их талант в военное время особенно был нужен народу. С ними скульптор и вернулся в освобожденный Минск в 1944‑м — поднимать малую родину из руин.

Он всю жизнь тянулся к литературе, годами работал над образами писателей Янки Купалы и Максима Горького, изучал личность первопечатника Франциска Скорины, создавая скульптуру за скульптурой. Второй темой стала война — ее герои, павшие соотечественники, получали новую жизнь в скульптурах.

Блестящий кавалерист Лев Доватор — легендарный Герой Советского Союза, за чью голову фашисты сулили безумные деньги (конечно же, верхом!), целая партизанская эпопея — ведь живые прототипы ходили рядом, по тем же улицам, строя мирную жизнь и вспоминая былое, обелиск‑памятник воинам Советской армии, погибшим в боях за освобождение Белоруссии…

Мир любя

Глебов, поступив в училище в середине 1920‑х, когда директором был известный скульптор Михаил Керзин, под его влиянием также занялся скульптурой: однажды вместе с живописными работами продемонстрировал несколько этюдов в глине, и увлеченный энтузиаст Керзин тут же разглядел потенциал студента. А когда под предлогом сомнительного происхождения учком исключил поповского сына из училища, именно Керзин дал ему приют, кормил лишившегося стипендии студента и сражался за него в кабинетах, добиваясь восстановления. Он и опекал Глебова всю жизнь, до самого конца, оставаясь ему не только учителем, но и добрым другом. Правда, в 1930‑м, за несколько месяцев до окончания учебы, недоброжелатели молодого талантливого скульптора вновь подняли тему его «неправильной» семьи и исключения. Другой бы написал отмежевание, отрекся от родных — многие так и поступали, но не Глебов. Он хлопнул дверью и, несмотря на уговоры учителя, вновь взявшегося хлопотать о восстановлении, больше в училище не возвращался.

Алексей Глебов успел придумать и вылепить модель памятника Франциску Скорине в Полоцке, а Государственную премию БССР за него получил уже посмертно. Отливали и устанавливали грандиозную скульптуру ученики Глебова, и сейчас эта 12‑метровая композиция украшает родной город первопечатника. Его именем назвали Минский государственный художественный колледж, ставший преемником Витебского художественного училища, которое скульптору так и не довелось окончить. Его работы живут в залах Национального художественного музея — прекрасные женские образы, любовно вылепленные лошади: тех и других он считал самыми совершенными созданиями на этой земле…

Конная статуя маршала Ворошилова показала и еще один несомненный талант: в лепке лошадей Алексею Глебову не было равных в Советском Союзе!

Ему не суждено было прожить долго — ранение в легкое, развившаяся астма, непрестанное курение (как у многих фронтовиков), а еще постоянно пересыхающая глина в мастерской, где требовалось поддерживать влажность… Поколение, прошедшее войну, в 1960 — 1970‑е догоняли осколки и пули: тогда, уже в мирное время, один за другим уходили многие, надорвавшие здоровье в боях и в работе на износ, натерпевшиеся лишений, те, кто долгие пять лет закрывал родную землю собственной грудью, чаще всего в самом буквальном смысле. Ложились повзводно на кладбищах под скромными памятниками с красной звездой: они выполнили свою боевую задачу и могли уже отдохнуть… Что‑то такое, видимо, чувствовал и скульптор, потому что держал под подушкой письмо своему учителю Керзину — семья должна была отослать его в случае смерти. Так и сбылось.

Балагур и душа общества, он любил мир вокруг себя. Можно сказать, что с жизнью, как и с людьми, Глебов был в теплых отношениях.

Устроился помощником художника‑живописца, затем бутафором в Витебский драматический театр, потом перебрался в Москву — заведовал бутафорско‑мебельным цехом во МХАТе, где в те годы собралось сразу множество увлеченных молодых художников. Творческая судьба на этом могла бы совершить поворот и уступить место мастерству ремесленника, если бы не Керзин, который по‑прежнему мечтал о карьере скульптора для своего ученика. В 1933‑м он настойчиво зазывал Глебова в Минск — поучаствовать в оформлении Дома Правительства. Именно в этом коллективе из доброго десятка художников, занимавшихся лепкой статуй, бюстов и барельефов, Глебов и начал всерьез оформляться как мастер, вырабатывать собственный стиль и авторскую манеру. Усилия Керзина, стремившегося вернуть молодое дарование в республику, не прошли даром: скульптора оценили, а сам он наконец‑то почувствовал вкус признания. Именно его эскиз победил в конкурсе на создание памятника освобождению Белоруссии от польского гнета, для павильона на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке (ВДНХ) он создавал барельефы с национальными танцами «Крыжачок» и «Лявонiха».

«Возвращение с работы учетчицы на целине» (1957 г.).

«Партизаны Белоруссии», один из горельефов монумента Победы в Минске (1954 г.).

«М. Горький и Я. Купала» (1947 г.).

«Генерал Л. М. Доватор» (1948 г.).

«Скорина» (1954 г.).